В итоге выборов в сентябре 2016 года единороссы получили 343 из 450 мандатов, обеспечив тем самым себе конституционное большинство в нижней палате парламента. Предыдущий рекорд ЕР был зафиксирован на выборах 2007 года, когда партия под руководством президента Владимира Путина получила 64,3% голосов и 315 мест в Госдуме пятого созыва, став первой российской силой, набравшей такой политический вес.
На сентябрьских выборах этого года следующие за единороссами с совсем небольшим отрывом друг от друга КПРФ и ЛДПР, а также «Справедливая Россия» значительно ухудшили свои показатели по сравнению с выборами в Госдуму шестого созыва, состоявшимися 4 декабря 2011 года. Тогда «Единая Россия» получила 238 мандатов, КПРФ – 92, «Справедливая Россия» – 64 мандата и ЛДПР – 56 мандатов. Сейчас КПРФ получает 42 места в парламенте, ЛДПР – 39, Справедливая Россия – 23.
Вообще, успех единороссов на минувших выборах прогнозировался. По мнению проигравших, решающую роль в победе Единой России сыграл перенос даты выборов с декабря на сентябрь. Он сократил время предвыборной агитации до минимума. Ну и сыграл свою роль на «самых честных выборах» административный ресурс, авторитет президента, конечно, как основателя партии. То есть, оппозиционеры усматривают причину своего поражения в технологических манипуляциях правящего режима. И, возможно, здесь есть зерно истины.
Однако у победителей своя логика. Они упирают на мудрость своего электората, который не поверил популизму мнимых или действительных оппозиционных партий и отдал свои голоса партии «реальных дел». Правда, если популисты не имеют возможности творить «реальные дела», то их популизм остается под вопросом. Поэтому президент призвал триумфаторов не упиваться победой, но учитывать мнения представителей оппозиции, высказанные в ходе предвыборной кампании, и считать доверие избирателей авансом, который следует оправдать.
Как бы то ни было, победа единороссов нанесла мощный удар по «плюралистическому романтизму» наших либералов, усматривающих в многопартийности синоним политической свободы. Оказывается, наш неотесанный электорат по-прежнему привержен недоброй памяти однопартийности советского времени, рассматривая наличие малых партий как неизбежный камуфляж в условиях, когда страну, вопреки воле народа, втащили в «цивилизованное» западное сообщество.
Народ мудр. Он понимает, что многопартийность имеет мало общего с подлинной свободой человека. За годы постсоветского существования он убедился, что все упирается в отношения собственности. Плутократия живет в условиях конкурентной борьбы олигархов и навязывает эту борьбу всему обществу, маня легковерных лохов призрачными «равными возможностями».»Олигархия, – отмечает К. Маркс, – увековечивает себя не при помощи постоянного сохранения власти в одних и тех же руках, но тем, что она попеременно выпускает власть из одной руки, чтобы подхватить ее тут же другой». Свой корыстный интерес олигархи выдают за общечеловеческий, а протест трудящихся против несправедливой социальной системы – за проявление маргинального сознания или за отсутствие понимания незыблемых экономических законов, обеспечивающих благосостояние общества.
«Плюралистический романтизм» явился в нашей стране производным от «рыночного романтизма», и оба они выросли из обожания либералами монетаризма – основного направления буржуазной вульгарной политэкономии нынешнего исторического периода, периода роста влияния и могущества финансовой олигархии, наживающейся на интернационализации (глобализации, интеграции, обобществления) труда и производства.
В свое время Гайдар и его единомышленники упирали на то, что в СССР, дескать, ценообразование и другие экономические процессы происходили без учета закона стоимости, исключительно по прихоти партийных чиновников. Стоило, по представлениям «чикагских мальчиков», принять рецепты монетаризма, как исчезнет дефицит и наступит всеобщее благоденствие.
Оказалось, что это блеф. Действие чисто экономических принципов рыночной экономики, подкрепленное к тому же радикальными политическими мерами, дало удручающие результаты. Выяснилось, что монетаризм в современном значении – это теория и практика обеспечения политического господства финансовой олигархии. Политика и экономика слиты в нем воедино.
Что такое финансовая удавка, при помощи которой конфискуются средства рядовых граждан и урезаются статьи госбюджета – политика или экономика? Очевидно, и то, и другое одновременно. Что такое пальба из танковых орудий по собственному парламенту, большинство депутатов которого вполне лояльно принципам рыночной экономики? Всего лишь проявление «здоровой» капиталистической конкуренции. Тем же самым, но более масштабным, является разбой НАТО на Балканах, на Ближнем Востоке и в других уголках планеты.
Процент с капитала, согласно Марксу, это воплощение отношений господства и подчинения в буржуазном эксплуататорском обществе. Речь идет об отношениях капитала и труда, а также финансовой олигархии и промышленного капитала. На почве процентных отношений вырастает глобальная финансовая пирамида. Она состоит из должников, кредиторов и спекулянтов, представленных не только отдельными юридическими лицами и учреждениями, но целыми государствами.
Три стороны расплачиваются друг с другом, обирая под предлогом борьбы с инфляцией простых тружеников, способных и не способных вносить вклады в банки и инвестиционные фонды. При помощи такой пирамиды финансовая олигархия удовлетворяет свою паразитическую страсть к деланию денег, минуя процесс производства.
Понимание пагубности следования монетаристским догмам давалось власть имущим нелегко. Однако сама жизнь восставала против этих догм. Социальная цена гайдаровских реформ оказалась слишком высокой, и их архитектору пришлось уйти. Заступивший на пост главы правительства Виктор Черномырдин провозгласил конец эпохи «рыночного романтизма», прозрачно намекая на возможность проведения более «реалистичного» монетаристского курса. Реализм, видимо, мыслился в плане более гибкого приспособления туземной российской экономики к базовым принципам глобального монетаризма.
Но беда для «реалистов» ворвалась как раз оттуда, где эти принципы, как утверждалось, успешно претворялись в жизнь. Международный финансовый кризис, падение цен на нефть дестабилизировали банковскую систему России. Государство, монополизировавшее функции частных финансовых пирамид, стремительно покатилось к банкротству. Кремль же, усматривавший причину стремительно надвигавшегося кризиса в отступлении от гайдарономики, разогнал правительство «реалистов» и призвал к власти «педократов» во главе с Сергеем Кириенко.
Реанимацию «рыночного романтизма» поощрял своими кредитами МВФ, руководствовавший понятными политическими соображениями. Однако, дальнейшее затягивание на бюджете монетаристского корсета, попытки увеличить сбор налогов в условиях паралича производства не дали результатов. Кредиты МВФ не смогли предотвратить крах пирамиды ГКО-ОФЗ. Кризис из вялотекущего перерос в острую фазу, завершившуюся крушением банковской системы, дефолтом.
Кремль был вынужден сделать новую «политическую рокировочку». На смену правительства «педократов» пришел кабинет Евгения Максимовича Примакова. Страна была вынуждена вернуться к методам государственного регулирования экономики, близким к советским, с поправками, конечно, на последствия вхождения в мир паразитического капитализма. Стоило ли осуществлять первую в мире «цветную революцию» в августе 1991 года?!
В первые годы существования постсоветских режимов на территории бывшего СССР среди западных журналистов пользовалось популярностью ироничное высказывание: «коммунизм – это медленное движение от капитализма к… капитализму». Крах «рыночного романтизма» показал, что эту иронию можно толковать и в обратном смысле: «капитализм на постсоветском пространстве – это медленное движение от коммунизма к… коммунизму». Подобный путь вместе с экономикой проделывает и политическая система.
Это позволяет понять, почему единороссы вроде как «стесняются» своего триумфа, это позволяет глубже постигнуть диалектику однопартийности и плюрализма в условиях социализма и капитализма.
Монополия на власть сродни экономической монополии. Собственно Ленин одно время и отождествлял монополию на службе народу с социализмом. Олигархическая власть противится монополии не по чисто экономическим соображениям, а потому, что за ней маячит социализм, способный лишить ее привилегий и власти. Социализм и возник как реакция на звериную конкуренцию капиталистических предпринимателей, от которой у холопов трещали чубы. Истина о неизбежной замене капитализма социализмом подтверждается успехами коммунистического Китая, претворяющего в жизнь ленинскую политику НЭПа.
Говорят, в СССР не было плюралистической демократии. Но откуда ей взяться, если господствовала общенародная собственность на средства производства, объявленная позднее ханыгами, жаждавшими ее расхищения, «ничейной». Неужели социалистическое государство могло себе позволить растрачивать народные средства на финансирование представителей сил, стремившихся растащить общенародную собственность, вернуть народ в капитализм? Другое дело – плюрализм мнений в вопросе совершенствования социализма – общества социальной гармонии. Здесь полная поддержка государства гарантирована.
Могут возразить: ведь буржуазное государство финансирует своих политических противников. Например, в России, власть финансирует КПРФ – антипод паразитического капитализма. Аргумент серьезный. Но может ли буржуазная власть поступить иначе. КПРФ поддерживает значительная часть населения, но и те избиратели, которые голосуют за другие партии, сохраняют мощные рудименты советского сознания. С другой стороны государственное финансирование сдерживает позывы коммунистов переступить «красную черту», заставляет их следовать тезису исчерпания лимита на революции. Такая же ситуация сложилась в Японии, ФРГ, Франции, Чехии, Непале, Индии и других странах.
«Плюралистический романтизм» зародился в поздние годы горбачевской перестройки, когда внушалось, что все беды страны проистекают от однопартийной политической системы. В определенном смысле это так, если рассматривать партикуляризм общества вне исторического контекста. Несовершенство механизма преемственности верховной власти ведет, в конце концов, к плачевным результатам. Но ведь однопартийная система явилась не только результатом острого партийного и классового противоборства внутри страны и на международной арене. Она была также следствием цивилизационного конфликта России с Западом.
Конфликт состоит в историческом противоборстве колониально-имперского начала западной цивилизации и идей национально-культурной гармонии, доминирующей в цивилизационном развитии России. Противоборство вытекало не только из ментальности, ибо сама ментальность формировалась из геополитики. Под доминантой российской цивилизации отнюдь не подразумевается соборность достоевщины, которая, по мысли Бориса Петровича Вышеславцева, представляет собой попытку примирить антиномию индивидуализма и общины.
В действительности российско-советский менталитет складывается из самого факта географического сосуществования и соседства народов России, а не из психологии крестьянской общины или религиозных представлений. Передовые социальные теории, прежде всего социализм и коммунизм, лишь укрепляли это чувство территориальной общности принципами социальной справедливости и дружеской взаимопомощи.
В прошлые эпохи Российское государство расширяло свои границы посредством насилия, но в такой экспансии ведущую роль играли интересы безопасности и торговли, а не выгоды колониального порабощения. И опять же так получалось не потому, что русские более гуманны и справедливы, чем другие народы, но потому, что они составляют геополитически единое целое с другими народами России.
В то же время испанцам, англичанам и французам приходилось отправляться за тридевять земель для колонизации заморских территорий и народов. В результате их колониальных экспедиций формировались огромные колониальные империи, разделенные территориально и ментально на метрополии и колонии. В их экспансии ведущую роль играли не естественные, природные факторы, но выгоды эксплуатации чужих народов и территорий, укреплявшие сознание превосходства над инородцами.
Такой менталитет вызывал недоверие, вражду и ненависть порабощенных народов. Их не могли устранить позднейшие идеи и проекты «лузитанского» или «франкофонского» сообществ, а также Британского содружества. И нынешние потоки мигрантов в бывшие метрополии вызваны отнюдь не любовью к западной цивилизации, а суровой необходимостью. Между тем менталитет территориальной общности народов России сохраняется до сих пор, мешая либералам-западникам слиться с «цивилизованным» Западом безотчетно и безоглядно.
Ради этого ельцинисты расстреляли Верховный Совет в начале октября 1993 года и организовали в том же году выборы в Госдуму первого созыва. По мнению Ирен Эррманн, профессора истории в Университете Женевы, название представительного органа — «Государственная Дума» — отсылает ко времени Российской империи, когда Дума не имела полномочий и символизировала добрую волю царя, имитируя народное представительство. Именно так, считает Херрман, российский парламент до сих пор воспринимается и властями, и обществом
Советский менталитет, свыкшийся с однопартийностью, унаследован и постсоветской Россией. Вряд ли он разочаровывает власть, хотя и доставляет определенные неудобства. Ведь втягивание страны в «цивилизованное» западное сообщество несовместимо с однопартийностью, если вы присягнули строить капитализм. Новое состояние требует от власти подогревать «плюралистический романтизм», который в социалистических кругах называют, правда, «парламентским кретинизмом».
Характеризуя сущность этого явления, Фридрих Энгельс пишет: «парламентский кретинизм» — это неизлечимая болезнь, недуг, «несчастные жертвы которого проникаются торжественным убеждением, будто весь мир, его история и его будущее направляются и определяются большинством голосов именно того представительного учреждения, которое удостоилось чести иметь их в качестве своих членов».
На первом заседании Госдумы нового VII созыва 5 октября лидер ЛДПР Владимир Жириновский предложил увеличить исторический срок существования нынешней Думы РФ за счет сессий Верховного Совета СССР. Поскольку первое заседание дореволюционной Государственной думы состоялось 27 апреля 1906 года в Таврическом дворце Санкт-Петербурга, то общий возраст этого учреждения достиг бы солидных 110 лет. А без однопартийного советского парламентского опыта многопартийная российская говорильня не выбилась бы из подросткового и юношеского возраста. Она насчитывала бы всего 11 лет до революции и 23 года в постсоветский период.
Желание постсоветской Госдумы обзавестись почтенным историческим возрастом понятно. Но Верховный Совет СССР и Госдума вряд ли совместимы. После Октябрьской революции была полностью уничтожена старая система государственной власти. Ей на смену пришла система представительства, устроенная таким образом, что в Советах большинство принадлежало представителям рабочих и крестьян. Система обходилась не так дорого, как нынешняя. Съезды Советов работали не на постоянной основе, а материальное поощрение депутатов ограничивалось пыжиковыми шапками.
Советская «однопартийность» явилась шагом к отмиранию плюралистической партийной системы и государства вообще, шагом к освобождению человека от униженного, рабского состояния, от участи быть объектом манипуляции плутократов, избирательных технологий политических мошенников. Она воспитывала в нем приверженность к неделимости личного и общего, гражданского и общественного, к принципам социальной справедливости. Он постепенно избавлялся от участи быть игрушкой стихийных рыночных сил паразитического капитализма, которые, по определению К. Маркса, маскируют рабство гражданского капиталистического общества видимостью «величайшей свободы».
Но в том то и дело, что этот благотворный гуманистический процесс тормозился необходимостью сохранения и укрепления государства диктатуры пролетариата. Ибо победить капиталистическую стихию внутри государства и отмирание его самого невозможно без ее уничтожения вовне, особенно, в границах т.н. «цивилизованного» Запада. А сильное социалистическое государство стоит колоссального напряжения материальных и духовных сил, чреватого надрывом. Ослабление его «хрущевской» и «горбачевской» оттепелями привело к тем результатам, которые мы имеем.
Как не опереться в таких условиях на диалектику однопартийности и плюрализма! Частично она помогла во время проведения ленинского НЭПа. Он предполагал владение командными высотами в экономике и политике народной большевистской властью наряду с сохранением частнокапиталистической стихии алчных предпринимателей и мироедов в городе и деревне, пока эта стихия не изживет себя сама в ходе социалистического строительства.
Опыт удался лишь частично и временно, поскольку социализм находился лишь в начале своего становления. К тому же частнокапиталистическая стихия, не имея представительства в политической надстройке, влияла на часть партийного руководства, рассматривавшего свое нахождение во власти как премию за участие в Октябрьской революции. Потому не мог образоваться и работать упомянутый механизм преемственности власти, ибо она не видела нужды в сдержках и противовесах.
То, что не удалось в СССР, реализовано в коммунистическом Китае. Там сложилась оптимальная на сегодняшний день политическая система, защищающая человека от превратностей капиталистической стихии. «Мы претворяем в жизнь социалистическую, а не буржуазную демократию, – подчеркивал великий китайский реформатор Дэн Сяопин. – … Развертывая демократию, мы не можем копировать буржуазную демократию и прибегать к так называемому разделению власти на законодательную, административную и судебную. … из-за этого внутри страны происходит грызня и возникает излишняя канитель. Эту их практику мы не принимаем».
Китайская политическая система базируется на сочетании однопартийности и плюрализма. Китай является многопартийной страной. Помимо правящей Компартии Китая, имеются еще 8 политических партий, которые именуются «демократическим партиями». Все они были образованы еще до провозглашения Китайской Народной Республики, в политическом плане они поддерживают КПК.
В организационном плане все демократические партии являются независимыми. В рамках Конституции они пользуются политической свободой, организационной автономией и равенством перед законом. Основной курс, на котором основано сотрудничество КПК с демократическими партиями, гласит: «длительное сосуществование, взаимный контроль, полная искренность друг к другу, готовность делить славу и позор». Народный политический консультативный совет Китая является важным органом многопартийного сотрудничества и политических консультаций, возглавляемых КПК, важной формой развития социалистической демократии в политической жизни Китая.
КПК наладила надежный и эффективный механизм преемственности власти. В соответствии с установившейся практикой, партийные и государственные посты должны оставлять деятели, перешагнувшие 70-летний рубеж. Переход власти в 2002 году от 76-летнего Цзян Цзэминя к 60-летнему Ху Цзиньтао и от него к Си Цзиньпину прошел без особого напряжения и конфликтов. Мир убедился, что монополия на власть в интересах социализма отнюдь не обречена на загнивание и вымирание, в отличие от капиталистической монополии в экономике и политике.
Почему лишь компартия должна быть руководящей силой, или, по советской терминологии, «ядром политической системы», ясно. Потому, что только она способна обеспечить отделение политической власти от собственности, ограничить разрушительное воздействие капиталистической стихии на экономическое развитие, сохраняя позитивную роль конкуренции и соревнования, предупредить обострение проблемы преемственности поколений из-за классовых различий. Это не исключает, конечно, наличие в развитой советской системе буржуазного плюрализма.
К сожалению, в последние годы перестройки КПСС, являвшаяся ядром советской государственности, так и не сумела мобилизовать, ввести в действие тот потенциал доброжелательно нацеленных на нее массовых ориентаций, что даже в самые кризисные моменты сохранялись в обществе. Даже при том, что общественная инерция была тогда колоссальной, КПСС оставалась ключевой силой в системе народного представительства, как в СССР, так и в РСФСР.
Правящая в СССР партия, пишет в книге «Вечевой парламентаризм России» Сергей Павлович Обухов, имела шанс эволюционировать в доминантную политическую силу, обеспечивавшую и необходимую трансформацию общества, и сохранение государства как мировой державы. В случае многопартийных выборов она, по всем замерам даже 1991 года, могла исполнять ту роль в представительной системе, что ныне играет «Единая Россия».
Ну, не КПСС, так «Единая Россия», какая разница! – воскликнет иной обыватель. Ведь владение «командными высотами» в экономике и политике сильной государственной власти во главе с Путиным это тот же НЭП.
Тот, да не тот. Сила и могущество власти, базирующейся на личном авторитете, вряд ли долговечна. Выработанный этой властью механизм преемственности больше похож на пародию западной политической модели, несовместимой с российской ментальностью. Питерский клан располагает слишком узкой социальной базой, чтобы сохранить стабильность в стране на длительный исторический срок. Лавирование же между цитаделью паразитического капитализма – США и коммунистическим Китаем лишь поощряет американский империализм в его авантюрах на постсоветском пространстве и во всем мире.
С. Мальцев.